Уважаемые читатели!
Сегодня, 15 января 2021 года исполняется 130 лет со дня рождения одного из самых крупных и, пожалуй, самых загадочных поэтов XX века с трагической судьбой…
Осип Эмильевич Мандельштам… Жизнь и смерть этого, сегодня уже общепризнанного гения русской культуры, во многом окутана тайной, в которой Мандельштам-миф, Мандельштам-поэт и Мандельштам-человек ладят друг с другом не всегда.
Так кто же Вы, Осип Мандельштам?
Публичный центр правовой информации имени Г. В. Плеханова подготовил для вас литературный портрет юбиляра «Я думал, чувствовал, я жил…»
Присоединяйтесь! Мы будем рады встрече с вами!
МАНДЕЛЬШТАМ ИЗВЕСТНЫЙ И НЕИЗВЕСТНЫЙ
О судьбе поэта, прозаика, эссеиста, переводчика и литературного критика Осипа Эмильевича Мандельштама сказано и написано настолько много, что одними только посвященными ему книгами воспоминаний и исследований можно заполнить не один книжный шкаф. Между тем ни одно произведение в отдельности не может передать в полной мере ту многогранность таланта и глубину трагедии, соединившиеся в судьбе «первого поэта века», как называла Мандельштама Анна Ахматова.
Судьба его была одновременно горька и блистательна: за совсем короткий срок он оставил поэтическое наследие, сделавшее его одним из величайших поэтов XX века.
На его долю выпало немало испытаний. Вместе со своими современниками он пережил три революции, Первую мировую и Гражданскую войны, скитался и голодал, находился под арестом, в ссылке, снова под арестом. Однако «шум времени» не заглушил волшебную музыку его строк, и читатели до сих пор с удовольствием открывают его стихи. Судьба Мандельштама трагична, но и блистательна: «век-волкодав» не пощадил поэта, но его творчество осталось предметом восхищения для тысяч людей в России и за рубежом.
Он прожил всего 47 лет. Три поэтических сборника, половина прозы, разбросанные в периодике небольшие тексты разного свойства — вот, пожалуй, и все, что дошло до нас. И вряд ли бы мы узнали об Осипе Эмильевиче больше, чем рассказали о нем Георгий Иванов в «Петербургских зимах» или Анна Ахматова в «Листках из дневника», если бы не его супруга Надежда Яковлевна, в буквальном смысле совершившая подвиг. Она не только сохранила в памяти и донесла до потомков поэтическое и прозаическое наследие мужа, написала несколько книг воспоминаний. За 43 года жизни без него она создала мир Мандельштама, вывела его в бесконечность, победив тем самым еще и вечную с ним разлуку.
«Разрешите представиться: Осип Мандельштам»
Осип Эмильевич Мандельштам родился 15 января 1891 года( 2 января по старому стилю) в Варшаве в купеческой еврейской семье.
Отец поэта Эмилий Вениаминович Мандельштам был перчаточником, купцом первой гильдии, потому имел право жить вне черты оседлости.
Мать,Флора Овсеевна Вербловская, родом из Вильно, из еврейской интеллигентной семьи – родственница известного историка литературы Венгерова. От нее мальчик унаследовал, наряду с предрасположенностью к сердечным заболеваниям и музыкальностью, обостренное чувство звуков русского языка. От матери были русские книги в книжном шкафу.
Через год после рождения семья переезжает в Павловск, а ещё через 5 лет уезжают в Петербург.
Детство будущего поэта прошло в Павловске («российском полу-Версале») и в Петербурге, в атмосфере его властной, повелительной гармонии. Мандельштам будет вспоминать:
«…семи или восьми лет, весь массив Петербурга, гранитные и торцовые кварталы, все это нежное сердце города, с разливом площадей, с кудрявыми садами, островами памятников, кариатидами Эрмитажа, … особенно же арку Главного штаба, Сенатскую площадь и голландский Петербург я считал чем-то священным и праздничным».
Здесь Осип Мандельштам заканчивает одно из лучших петербургских учебных заведений – Тенишевское коммерческое училище, давшее ему прочные знания в гуманитарных науках; отсюда началось его увлечение поэзией, музыкой, театром.
В 1907 году Мандельштам уезжает в Париж, слушает лекции в Сорбоне. Интерес к литературе, истории и философии приводит его в Гейдельбергский университет, где он слушает лекции в течение года. Он часто наведывался в Петербург, где устанавливал свои первые связи с литературной средой.
«Серебряного века силуэт…»
Писать начал рано. Литературный дебют Мандельштама состоялся в 1910 году, когда в журнале «Аполлон» были напечатаны его 5 стихотворений. Начинался новый период его жизни.
Мой тихий сон, мой сон ежеминутный —
Невидимый, заворожённый лес,
Где носится какой-то шорох смутный,
Как дивный шелест шёлковых завес.
В безумных встречах и туманных спорах,
На перекрестке удивлённых глаз
Невидимый и непонятный шорох
Под пеплом вспыхнул и уже погас.
И как туманом одевает лица,
И слово замирает на устах,
И кажется — испуганная птица
Метнулась в вечереющих кустах.
Дружил с Николаем Гумилевым, Анной Ахматовой, Михаилом Лозинским и другими. Так, с Георгием Ивановым они были неразлучны, даже визитку имели одну на двоих, любили бравировать, сочинять пародии и экспромты.
1910-е годы, были, пожалуй, самыми счастливыми в жизни Мандельштама.
В 1911 году Мандельштам поступает на историко–филологический факультет Петербургского университета, чтобы улучшить и систематизировать свои знания. Но его мало интересовала учеба, поэтому он так и не получил диплома о высшем образовании.
В 1911г. Мандельштам знакомится с А. Ахматовой, с которой он будет дружен до конца своей жизни, а вскоре и с ее мужем, поэтом Николаем Гумилевым.
К этому времени он прочно входит в литературную среду – он примыкает к организованному Н. Гумилёвым «Цеху поэтов».
Николай Гумилев значил для Мандельштама очень много. Учитель, близкий друг. В 1928 г., уже по прошествии нескольких лет после гибели поэта, в письме к Ахматовой он напишет:
«Знайте, что я обладаю способностью вести воображаемую беседу только с двумя людьми: с Николаем Степановичем и с Вами. Беседа с Колей не прерывалась и никогда не прервется».
Мандельштам считал дружбу с ними одной из главных удач своей жизни. В честь этой дружбы, Мандельштам посвятил Н. Гумилёву стихотворение «Петербургские строфы».
С именами Гумилева, Ахматовой, Мандельштама в русской поэзии связано появление и утверждение нового литературного направления – акмеизм.
Мандельштам как-то сказал:
«Русский символизм так много и громко кричал о «несказанном», что это «несказанное» пошло по рукам, как бумажные деньги».
Высшее чудо акмеизм прозрел в слове, в самом поэтическом действе.
И в волшебное таинство поэзии Мандельштама преображенням входит все: уличный фотограф, турецкий барабан, слепая ласточка, запах моря и винограда:
Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена,—
Не Елена — другая — как долго она вышивала?
В 1913 году в свет вышла первая книга стихотворений Мандельштама «Камень», сразу поставившая автора в ряд значительных русских поэтов. Много выступает с чтением своих стихов в различных литературных объединениях.
В 1915 г. он сочиняет одно из самых известных стихотворений в своей биографии «Бессонница. Гомер. Тугие паруса».
После Октябрьской революции 1917 г. Мандельштам считался одним из самых известных поэтов России. В данный период биографии им были написаны такие стихи, как «Сумерки Свободы», «Телефон» и «За то, что я руки твои не сумел удержать…».
В 1918 году Мандельштам живет то в Москве, то в Петрограде, то в Тифлисе, куда приехал ненадолго, но потом возвращался снова и снова. Вот как про него писал его друг Н. Чуковский:
«У него никогда не было не только никакого имущества, но и постоянной оседлости – он вёл бродячий образ жизни. Это был человек, не создававший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада».
1920-е годы были для него временем интенсивной и разнообразной литературной работы. Вышли новые поэтические сборники – «Вторая книга», «Стихотворения». Он продолжал публиковать статьи о литературе – сборник «О поэзии». Были изданы две книги прозы – повесть «Шум времени» и «Египетская марка».
В период 1924-1926 гг. Мандельштам сочинил множество детских стихотворений, которые затем будут опубликованы в книге «Шары».
Много времени Мандельштам отдаёт переводам. В совершенстве владея французским, немецким и английским языками, он брался за переводы современных зарубежных писателей.
В 1927 г. им была представлена повесть «Египетская марка», в которой прослеживались гоголевские мотивы. В 1928 г. публикуется последний прижизненный сборник Мандельштама «Стихотворения» и сборник статей «О поэзии».
В 1930-е годы, когда началась открытая травля поэта, печататься стало всё труднее и отдушиной, где поэт мог сохранить себя, оставались лишь переводы. В эти годы он перевел десятки книг.
Музы Осипа Мандельштама
Мандельштам был очень влюбчив, хотя и необычайно робок в отношениях со своими избранницами. Донжуанский список Мандельштама, составленный Ахматовой, в шутку, по аналогии с пушкинским, состоит из женщин, в которых он был влюблен, как правило, безответно.
Но вот в 1916 г. в его жизни появилась Марина Цветаева, которая многое изменила в его натуре, в его темпераменте. Цветаева словно «расколдовала» Мандельштама, расковала в нем способность к спонтанной, необузданной любви.
А у Мандельштама от этого чувства осталось прелестное прощальное стихотворение:
Целую локоть загорелый
И лба кусочек восковой.
Я знаю — он остался белый
Под смуглой прядью золотой.
Целую кисть, где от браслета
Еще белеет полоса.
Тавриды пламенное лето
Творит такие чудеса.
Как скоро ты смуглянкой стала
И к Спасу бедному пришла,
Не отрываясь целовала,
А гордою в Москве была.
Нам остается только имя:
Чудесный звук, на долгий срок.
Прими ж ладонями моими
Пересыпаемый песок.
Художнице и актрисе и Александринского театра Ольге Арбениной, в которую были влюблены чуть ли не все питерских поэты, посвящены поэтические строки Мандельштама.
В 1920 г. в пустом, промерзшем и голодном Петрограде поэт создает одно из своих лучших любовных стихотворений. Оно как будто напечатлено горячим дыханием на заледеневшем стекле:
Возьми на радость из моих ладоней
Немного солнца и немного мёда,
Как нам велели пчелы Персефоны.
Не отвязать неприкреплённой лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.
Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчёлы,
Что умирают, вылетев из улья.
Они шуршат в прозрачных дебрях ночи,
Их родина — дремучий лес Тайгета,
Их пища — время, медуница, мята.
Возьми ж на радость дикий мой подарок —
Невзрачное сухое ожерелье
Из мёртвых пчёл, мёд превративших в солнце.
В разговоре о музах Мандельштама нельзя обойти стороной еще одну женщину, яркая жизнь которой закончилась трагически. Имя этой женщины – Ольга Ваксель.
Когда на выстрел револьвера вбежали в комнату, было слишком поздно… Странно, ее тонкие прелестные черты почти не исказила смерть… Просто они стали еще тоньше, но теперь в них как бы сквозила безмятежность… Может быть, в Смерти она, наконец нашла то, что искала? Обезумевший от горя муж, норвежский дипломат, позже найдет и бережно сохранит все, что так недолго связывало его с обожаемым Лютиком — Ольгой Ваксель. Среди бумаг был и листочек с такими вот стихами:
Я расплатилась щедро, до конца
За радость наших встреч, за нежность ваших взоров,
За прелесть ваших уст и за проклятый город,
За розы постаревшего лица.
Но слишком тесен рай, в котором я живу,
Но слишком сладок яд, которым я питаюсь.
Близкая подруга Ольги Ирина Чернышева вспоминала:
«Лютик была красива. Светло-каштановые волосы, зачесанные назад, темные глаза… Она была необыкновенной, незаурядной женщиной… И в то же время во всем ее облике ощущалась какая — то трагичность».
Встретив Ольгу в 1925 г., Осип Мандельштам, помнивший ее еще подростком, был сражен мгновенно! Он настойчиво приглашал ее к себе домой, говорил ей о чувствах, о том, что увлечен ею. Вероятно, Ольга не оставалась равнодушной к проявлениям чувств поэта, к его строкам, написанным тайно и посвященным ей.
Я буду метаться по табору улицы тёмной
За веткой черемухи в чёрной рессорной карете,
За капором снега, за вечным за мельничным шумом…
Я только запомнил каштановых прядей осечки,
Придымленных горечью — нет, с муравьиной кислинкой,
От них на губах остаётся янтарная сухость.
В такие минуты и воздух мне кажется карим,
И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой;
И то, что я знаю о яблочной розовой коже…
Но всё же скрипели извозчичьих санок полозья,
В плетёнку рогожи глядели колючие звёзды,
И били вразрядку копыта по клавишам мёрзлым.
И только и свету — что в звёздной колючей неправде,
А жизнь проплывёт театрального капора пеной,
И некому молвить: «из табора улицы темной…»
Но она не могла брать то, что не принадлежало ей. Она сама оборвала этот странный, полувоздушный роман, в стиле Серебряного века, но кто знает теперь может не раз потом за два года в далеком Осло вспоминала слова и мечты Мандельштама о поездке в Париж, о горячем чае в холодной его квартире, о встречах в Фонтанном дворце, где жила Ахматова и где собирались поэты известные и не очень и до глубоких белых ночей читали стихи…
Она уехала в далекую пасмурную Норвегию… Чтобы там забыть его? Чтобы там вспоминать его?.. Чтобы уйти, оставив близким и немногим друзьям легкую, как дымка вуали, загадку своей трудной и яркой жизни и загадку тайной, оборванной любви, о которой мало кто знал.
«Я изучил науку расставанья» — одно из самих блистательных стихотворений, датированное 1918 годом. Увы, вспоминать эту горькую науку ему придется еще много раз, в том числе, переживая разрыв с Ольгой Вексель и ее трагический уход.
Возможна ли женщине мертвой хвала?
Она в отчужденьи и в силе,
Её чужелюбая власть привела
К насильственной жаркой могиле.
И твердые ласточки круглых бровей
Из гроба ко мне прилетели
Сказать, что они отлежались в своей
Холодной стокгольмской постели.
…
Я тяжкую память твою берегу —
Дичок, медвежонок, Миньона, —
Но мельниц колёса зимуют в снегу,
И стынет рожок почтальона. 3 июня 1935, 14 декабря 1936
Кто-то сказал, что у великих мужчин должны быть великие жены. Должны. Но, увы, по-настоящему «великих жен» немного. И в списке этих немногих – Надежда Мандельштам.
Встреча Осипа и Надежды состоялась 1 мая 1919 года в Киеве, в ночном клубе под экзотическим названием «Хлам» (художники, литераторы, артисты, музыканты), где собиралась местная богема. Уже известному поэту Мандельштаму шел 29-й год, а киевской художнице Наде Хазиной было всего 20 лет.
Тоненькая, глазастая, с короткой стрижкой, она держала себя в духе того революционного времени — дерзко и безоглядно. Ей приглянулся Осип Мандельштам, и она смело отправилась с ним гулять по ночному городу.
«Кто бы мог подумать, — писала Надежда Яковлевна впоследствии, — что на всю жизнь мы окажемся вместе?..»
Были ли их отношения идилличны? Конечно же, нет. Переживаний было, хоть отбавляй. Но в итоге в их жизнь вошла и любовь, и дружба, и крепкая привязанность. И главное, Надежда Хазина стала единомышленницей Осипа Мандельштама и горячей поклонницей его поэзии. Осип оценил это, и предложил молодой художнице руку и сердце.
А. Ахматова в своих воспоминаниях пишет:
«Он любил Надю невероятно, неправдоподобно».
В 1922 году Мандельштам регистрирует брак с Надеждой Яковлевной Хазиной, которая станет его опорой на всю жизнь, а после гибели героически спасёт его наследие.
Сначала молодые супруги жили в Киеве, затем перебрались в Москву, и началась совместная бурная жизнь, наполненная поэзией на фоне безалаберного быта. Но главное — они были вместе. Жили и боролись за жизнь. Надежда Яковлевна стала для Мандельштама всем: возлюбленной, домохозяйкой, секретарем.
В «Четвертой прозе» Мандельштама читаем:
«У меня нет рукописей, нет записных книжек, нет архивов. У меня нет почерка, потому что я никогда не пишу. Я один в России работаю с голосу».
«Никогда не пишу» — отчасти правда. Мандельштам обычно диктовал стихи, записывала жена.
В самые тяжкие годы она разделила с ним горький хлеб гонений, скитаний, страха, бездомности, о чем поэт впоследствии скажет так:
Ещё не умер ты, ещё ты не один,
Покуда с нищенкой-подругой
Ты наслаждаешься величием равнин
И мглой, и холодом, и вьюгой.
В роскошной бедности, в могучей нищете
Живи спокоен и утешен.
Благословенны дни и ночи те,
И сладкогласный труд безгрешен.
Несчастлив тот, кого, как тень его,
Пугает лай и ветер косит,
И беден тот, кто сам полуживой
У тени милостыню просит. 15 — 16 января 1937
В страшные годы сталинского террора, скрываясь от бдительного чекистского ока, Надежда Яковлевна бережно хранила все, что было написано ее мужем: каждую строчку, каждый клочок бумаги, которого касалась его рука.
Как он писал, «тем, что моя «вторая жизнь» еще длится, я всецело обязан моему единственному и неоценимому другу — моей жене».
«Век мой, зверь мой, кто сумеет заглянуть в твои зрачки»
На смену веку Серебряному пришел «век-волкодав». Мандельштам никогда не сможет его принять.
Осип Мандельштам. За гремучую доблесть грядущих веков…
В государстве и обществе устанавливались свои правила. Прививавшееся в Советском Союзе отношение к своему как врагу Мандельштам уловил раньше многих, написав в «Четвертой прозе»: «Кассирша обсчиталась на пятак — убей ее! Мужик припрятал в амбаре рожь – убей его!»
В атмосфере усиливающейся казармы и лицемерия поэт жил вне правил.
Тревожные интонации обреченности все чаще появляются в его стихах:
Я вздрагиваю от холода —
Мне хочется онеметь!
А в небе танцует золото —
Приказывает мне петь.
…
Так вот она — настоящая
С таинственным миром связь!
Какая тоска щемящая,
Какая беда стряслась!
И еще:
Нет, не спрятаться мне от великой муры
За извозчичью спину – Москву.
Я трамвайная вишенка страшной поры
И не знаю, зачем я живу.
В 1931г. Мандельштам приезжает в Петербург, к тому времени – Ленинград. После гибели Гумилева что-то надломилось в нем, он не то чтобы разлюбил, но отдалился от прекрасного города своего детства.
Помоги, господь, эту ночь прожить:
Я за жизнь боюсь – за твою рабу –
В Петербурге жить – словно спать в гробу! Январь 1931
В 1933г. происходит неожиданный поворот судьбы: Мандельштам получает крохотную квартирку в писательском доме в Москве. У «безбытного», бесприютного 40-летнего поэта наконец-то появляется свой угол. Но он этому не рад, так как понимает, что квартира эта – своего рода аванс, ангажимент, который он должен подписать, пополнив ряды верноподданных советских писателей.
Неодолимое стремление вырваться из золотой клетки на волю отчетливо слышится в его стихах, обращенных к жене:
Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин;
Острый нож да хлеба каравай…
Хочешь, примус туго накачай,
А не то веревок собери
Завязать корзину до зари,
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал. Январь 1931
Уехать, затеряться не вышло. Именно в этой квартире в 1934 г. произойдет первый арест Мандельштама.
Между тем круг суживается. На фотографиях сорокалетний поэт выглядит глубоким стариком.
Терять было нечего… «Были мы люди, а стали людьё». Наступило время, когда слово должно было стать делом, поэзия должна была стать поступком. В эти годы поэт не без мрачного удовлетворения говорил жене, что к стихам у нас относятся серьезно — за них убивают.
До смешного хрупкий и немощный человек, он сразу делался сильнее, когда абсолютно прямо шел навстречу самому главному страху.
«Мы живем, под собою не чуя страны…»
Безусловным «преступлением» Осипа Мандельштама против советской власти было одно деяние – эпиграмма «Мы живём, под собою не чуя страны», написанная осенью 1933 года.
Среди глухого всеобщего молчания — один, ломкий, но внезапно окрепший голос, который договорил до конца то, чего никто не решался додумать про себя.
Отчетливая персонификация на «кремлевском горце», вероятно, и спровоцировала все страшные последствия. Мандельштам обладал истинным «безумством храбрых» – додумался прочесть это стихотворение вслух примерно полутора десяткам человек. Кто-то из них и…
13 мая 1934 года Мандельштам был арестован в своей квартире на улице Фурманова — той самой, которой посвящено горькое стихотворение «Квартира тиха как бумага…».
«Ордер на арест был подписан самим Ягодой, — вспоминает Ахматова. — Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате. Было очень тихо… Следователь при мне нашел «Горца» и показал Осипу Эмильевичу. Он молча кивнул. Прощаясь, поцеловал меня. Его увели в 7 утра».
«Я ещё не хочу умирать»
Во внутренней тюрьме он перерезал себе вены: на свидание с Надей явился с перевязанными запястьями. Его кормили соленым и не давали пить. Не давали спать, допрашивая по ночам. В камеру подсадили провокатора.
Приговор, постигший тогда Мандельштама, оказался неожиданно мягким. Вместо расстрела, вместо лагеря — высылка в Чердынь, да еще с разрешением жене сопровождать высланного
Верная Надежда Яковлевна последовала за мужем, как жена декабриста. Несмотря на то, что их семейная жизнь не была безоблачной. В ней был и сумасшедший роман поэта с экзальтированной Ольгой Ваксель, и жестокие слова Осипа в адрес жены, которые ему не могут простить женщины: «Кто тебе сказал, что ты обязательно должна быть счастлива?».
У Мандельштамов не было детей. Надежда Хазина не скрывала, что ее «ребенком» был муж – настолько «тонко чувствующая» натура, что даже родная мать называла его неврастеником.
Первое наказание должно выглядеть как пустяк: большого ребенка за его проказы поставили в угол. Но он на крючке — и про него не забудут. А когда придет давно задуманная полоса Большого Террора, поэт исчезнет с лица земли незаметно.
Его везли в «теплушке». Были такие вагоны в СССР, предназначенные для скота и переоборудованные для людей простейшим способом: настеленными досками — нарами. Маршрут: Чердынь, ссылка. Так начался путь Орфея в ад.
Незадолго до этого, гуляя с Ахматовой по Москве, он неожиданно сказал: «Я к смерти готов».
Они убивали его, естественного и радостного, абсолютно лишенного позы, похожего на щегла, с его редкостным горлом, предназначенным для дивных звуков:
Я изучил науку расставанья
В простоволосых жалобах ночных…
Они переломили его легкость, нагрузив тяжелой ношей сверх сил.
В Чердыни, в лагерной больнице, он выбросился из окна. Жена успела схватить лишь пиджак, Осип Эмильевич вывернулся из рукавов, пустой пиджак остался у нее в руках. Окно было на втором этаже. Он лежал на клумбе под окном, свернувшись клубочком, с вывихнутым плечом.
Острый период прошел. Остались слуховые галлюцинации: грубые мужские голоса, запугивающие, уличающие, обещающие кары. Прежде внутренний слух ловил другие звуки.
Из Чердыни после попытки самоубийства жена писала во все советские инстанции и всем знакомым. Говорят, через того же Бухарина, дошедшего до Сталина, Мандельштаму разрешили выбрать место для поселения (разумеется, за «минусом 39»).
Супруги выбрали Воронеж, где они жили бедно, но относительно свободно, Осип Эмильевич даже мог подрабатывать в местных газетах. И у него пошли стихи. Цикл «Воронежские тетради» считается одной из вершин наследия Мандельштама.
Весной 1937 года воронежская ссылка закончилась. Поэт с женой возвратились в Москву. Потом оказалось, что ненадолго.
«Я должен жить, хотя я дважды умер…»
Через год, в ночь с 1 на 2 мая 1938 года, Осипа Эмильевича арестовали повторно и поместили в Бутырку.
Его обвинили в контрреволюционной деятельности, осудили на пять лет исправительно-трудового лагеря и этапировали на Дальний Восток.
С этапа он сумел прислать письмо уже из Владивостока о том, что в Колыму его не взяли, и он будет зимовать в пересыльном лагере Владперпункт, а без вещей очень холодно. Считается, что это было последнее в жизни Мандельштама письмо.
Из последнего письма Мандельштама брату:
«Дорогой Шура! Я нахожусь — Владивосток, СВИТЛ, 11-й барак… Здоровье очень слабое. Истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги — не знаю, есть ли смысл. Очень мерзну без вещей. Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя…»
22 октября она написала ему:
«…нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство… Осюша — наша детская с тобою жизнь — какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь… Какое это было счастье — и как мы всегда знали, что именно это счастье… Для нас ли — неразлучных – эта участь? Мы ли – щенята, дети,— ты ли, ангел — ее заслужил?»
«На стекла вечности уже легло мое дыхание…»
27 декабря 1938 года, не дожив совсем немного до своего 48-летия, Осип Мандельштам скончался в пересыльном лагере от сыпного тифа. Его похоронили в начале 1939 года как простого лагерника, в общей могиле.
«На стекла вечности уже легло мое дыхание…»
«Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода. Раньше он совал их за пазуху, на голое тело, но теперь там было слишком мало тепла. Рукавицы давно украли; для краж нужна была только наглость — воровали среди бела дня. Тусклое электрическое солнце, загаженное мухами и закованное круглой решеткой, было прикреплено высоко под потолком. Свет падал в ноги поэта — он лежал, как в ящике, в темной глубине нижнего ряда сплошных двухэтажных нар.
Жизнь входила в него и выходила, и он умирал.
Жизнь входила сама как самовластная хозяйка: он не звал ее, и все же она входила в его тело, в его мозг, входила, как стихи, как вдохновение. И значение этого слова впервые открылось ему во всей полноте. Стихи были той животворящей силой, которой он жил. Именно так. Он не жил ради стихов, он жил стихами.
Сейчас было так наглядно, так ощутимо ясно, что вдохновение и было жизнью; перед смертью ему дано было узнать, что жизнь была вдохновением, именно вдохновением.
И он радовался, что ему дано было узнать эту последнюю правду.
Все, весь мир сравнивался со стихами: работа, конский топот, дом, птица, скала, любовь — вся жизнь легко входила в стихи и там размещалась удобно. И это так и должно было быть, ибо стихи были словом».
Так описал смерть Мандельштама в завшивленном бараке пересыльной тюрьмы В.Шаламов. До сих пор неизвестно точное место его захоронения, о чем поэтесса Инна Лиснянская сказала так:
Неизвестна твоя могила.
Может быть, это целый свет,
В первом «Камне» такая сила,
Что последнего камня нет!..
За много лет до этого в своей блистательной статье о Скрябине Мандельштам написал:
«Мне кажется, смерть художника не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее заключительное звено».
Свидетельство о смерти О. Э. Мандельштама его брат Александр получил только летом 1940 года. Реабилитирован поэт посмертно: по делу 1938 года — в 1956 году, по делу 1934 года — в 1987 году.
«Немногие для вечности живут…»
Гений Мандельштама не нуждается в доказательствах, его поэзия — золотой запас всемирной культуры, и все же когда-то он был никому не известным юношей, о котором Анна Ахматова написала позднее:
«Я вижу его как бы сквозь редкий дым-туман Васильевского острова…Тогда он был худощавым мальчиком с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, с ресницами в полщеки».
Георгий Иванов:
«Именно таким он был…, каждым своим движением, каждым шагом — «сыпал» вокруг себя чудаковатость, странность, неправдоподобное, комическое… не хуже какого-нибудь Чаплина — оставаясь при этом, в каждом движении, каждом шаге, «ангелом», ребёнком, «поэтом Божьей милостью»
Наружность у него была странная, обращающая внимание. Костюм франтовский и неряшливый, баки, лысина, окружённая вьющимися редкими волосами, характерное еврейское лицо — и удивительные глаза. Закроет глаза — аптекарский ученик. Откроет — ангел.
Арсений Тарковский так описал Мандельштама в своем стихотворении:
Говорили, что в обличьи
У поэта нечто птичье
И египетское есть;
Было нищее величье
И задерганная честь.
Как боялся он пространства
Коридоров! постоянства
Кредиторов! Он как дар
В диком приступе жеманства
Принимал свой гонорар.
Гнутым словом забавлялся,
Птичьим клювом улыбался,
Встречных с лету брал в зажим,
Одиночества боялся
И стихи читал чужим.
Виктор Шкловский сказал о нем:
«Это был человек… странный…трудный… трогательный… и гениальный!»
Корней Чуковский:
«У него никогда не было не только никакого имущества, но и постоянной оседлости – он вел бродячий образ жизни, … я понял самую разительную его черту – безбытность».
Все знавшие Мандельштама отмечали, что он был человеком неистребимой веселости. Шутки, эпиграммы, остроты можно было услышать от него в любую минуту, вне зависимости от тягот и жизненных обстоятельств.
Н. Мандельштам так вспоминала о нем:
«В нем было нечто, чего я не замечала ни в ком – бесконечную радость. Она совершенно бескорыстна, эта радость. Она не нуждается ни в чем. Все к чему-то стремились, а он – ни к чему. Он жил и радовался».
Может, потому так любил он Чарли Чаплина, маленького комичного человека, старающегося внутренний трагизм скрыть за внешней веселостью. Чтобы не было так страшно жить.
Тоненький, щуплый, с узкой головой на длинной шее, с волосами, похожими на пух, с острым носиком и сияющими глазами… он появлялся неожиданно, с хохотом рассказывал о новой свалившейся на него беде, потом замолкал, вскакивал и таинственно шептал: «Я написал новые стихи». Закидывал голову, выставляя вперед острый подбородок, закрывал глаза — у него были веки прозрачные, как у птиц, и редкие длинные ресницы веером, — и раздавался его удивительный голос, высокий и взволнованный, его протяжное пение, похожее на заклинание или молитву. Читая стихи, он погружался в «аполлинический сон», опьянялся звуками и ритмом. И когда заканчивал, смущенно открывал глаза, будто просыпался.
В стихотворении «Автопортрет» Мандельштам напишет о себе так:
В поднятьи головы крылатый
Намек — но мешковат сюртук;
В закрытьи глаз, в покое рук —
Тайник движенья непочатый.
Так вот кому летать и петь
И слова пламенная ковкость,—
Чтоб прирожденную неловкость
Врожденным ритмом одолеть!
И в самом деле, все лучшие качества: мужество, неподкупность, терпеливый труд – все это ушло в писательское дело, в поэтическую мысль, оставив человеку небрежно сработанную оболочку и нелепость, чудаковатость поведения.
«Я, кажется, в грядущее вхожу…»
Талант Мандельштама был большим и многогранным. Он работал в различных жанрах и успел проявить себя как поэт, прозаик, детский писатель, литературный критик и внес большой вклад, как в русскую, так и в мировую культуру.
Он жил поэзией, в мире ее образов, в мире поэтов, ему одинаково близки и Овидий, и Ахматова.
Надежда Мандельштам писала:
«О. М. был не по плечу современникам: свободный человек свободной мысли в наш трудный век. Они и старались подвести его под свои заранее готовые понятия о «поэте»».
Итальянский режиссер Пьер Паоло Пазолини писал в 1972-м:
«Мандельштам… легконогий, умный, острый на язык… жизнерадостный, чувственный, всегда влюблённый, открытый, ясновидящий и счастливый даже в сумерках политического кошмара… причудливый и утончённый… — принадлежит к числу самых счастливых поэтических прозрений XX века».
Что-то таинственно-родное звучит в стихах Мандельштама. Тайна его поэзии – одна из самых таинственных. В ней есть то иррациональное начало, то «блаженное бессмысленное слово», которое не может быть объяснено до конца никаким истолкованием и которое требует от читателя со-гениальности, со-творчества.
Осип Мандельштам – высший образец поэтической жизни и поэтического труда в России. Государство целилось убить и забыть его стихотворения. Первое удалось: оголодавший, замёрзший, обезумевший поэт погиб в лагере. А стихи остались.
Из мемуаров:
«Мандельштам любил пирожные». Я рада узнать об этом. Но дышать — не хочется, да и не надо. В моём кошмаре, в том раю, где жив он, где его я прячу, он сыт! А я его кормлю огромной сладостью. И плачу». Б. Ахмадулина
Поэт умер. Но ландыш в его петлице благоухает.
Фильм «Рассыпающиеся звезды. Мандельштам. Неизбежность» символизирует связь времен. Ведь в кинематографическую канву здесь органично вписано размышление о Мандельштаме другого выдающегося поэта XX века — Евгения Евтушенко.
Советуем прочитать:
Дорогие друзья!
Спасибо, что вы были с нами! До новых встреч!
Фото из открытых источников Интернета
