30 июля 1918 г. Совет народных комиссаров РСФСР издал декрет «О набатном звоне»

30 (18) июля советская власть издала один из самых странных своих декретов. Это был «Декрет о набатном звоне», которым под страхом предания революционному трибуналу запрещал созывать население «набатным звоном, тревожными гудками, рассылкой гонцов и т.п. — способами с контрреволюционными целями.

Соучастники, пособники, подстрекатели, призывающие устно или письменно к пользованию означенным способом возбуждения тревоги, отвечают перед революционным трибуналом наравне с главными виновниками. Покушение на совершение означенного деяния наказуется, как оконченное деяние».

То есть только поднимался на колокольню — и уже как бы позвонил.

Все это только выглядит абсурдом. 23 января советская власть издала декрет об отделении церкви от государства — и соответственно отчуждении всей церковной собственности.

28 февраля Всероссийский поместный собор вынес определение: «В случае нападения грабителей и захватчиков на церковное достоинство следует призывать православный народ на защиту церкви, ударяя в набат, рассылая гонцов…». Несколько раз верующим, созванным к собору среди ночи, удавалось отбить священнослужителей, за которыми приходили из ЧК. У жителя тогдашнего русского города это было в крови, на уровне инстинкта: бьют в набат — беги на площадь. Просто так не позовут.

Своим указом большевики не просто обеспечили тихое, без сопротивления, изъятие святынь, не только возможность спокойно брать любого иерарха, но порушили огромную, коренную традицию оповещения о катастрофе. Кого и чем созовешь сегодня — неведомо: как-никак прошло сто лет без набата.

Слово это происходит от арабского «наубат» — барабанный бой. Указ от 1797 года требовал набата во время снежных бурь и пожаров. Строго говоря, «бить в набат» — ошибка, «в» здесь лишнее, не говорим же мы «бить в дробь», когда речь идет о барабане.

Набат — не колокол, но разновидность звона. Вот как описывал его в 1901 году Леонид Андреев, подчеркивая, что рассказ — не о конкретном пожаре, а о внутреннем смятении автора: «Теперь звуки были ясны и точны и летели с безумной быстротой, как рой раскаленных камней. Они не кружились в воздухе, как голуби тихого вечернего звона, — они летели прямо, как грозные глашатаи бедствия, у которых нет времени оглянуться назад и глаза расширены от ужаса. «Бам! Бам! Бам!» — летели они с неудержимой стремительностью, и сильные обгоняли слабых, и все вместе впивались в землю и пронизывали небо».

В запрещении набата был провидческий смысл: русская действительность 1918 года была такова, что звонить требовалось уже ежеминутно. Там! Там! Там! Там взяли заложников, там их расстреляли, там рубят иконы на глазах священства, там это священство живьем закапывают в землю… Но с июля восемнадцатого года у русского бедствия нет языка, оно происходит в потрясенной тишине. И что самое ужасное — перестает касаться всех.

Андреева в цитированном рассказе больше всего поражает именно то, что на прерывистый, частый колокольный звон выбегает вся деревня, даже и те, от кого в тушении пожара никакого толку.

Но в набат били только по тем поводам, которые требовали немедленной и всеобщей мобилизации. Таких вещей очень немного — при всем кажущемся однообразии русских равнин и монотонности истории Россия необыкновенно пестра, разнородна и мало чем объединена. Как правило, чтобы сплотить это пестрое и разбросанное пространство, нужна катастрофа, а катастрофами согласно национальной конвенции считались природные катаклизмы, войны, пожары или (по указу патриарха Тихона) посягательства на святыни. По другим поводам в набат не били.

Большевики добились удивительного и ужасного: эта конвенция была разрушена. Видимо, их наследники это понимали. В 1966 году Новеллу Матвееву надолго отлучили от концертной деятельности — она осмелилась публично спеть своего «Пожарного», в котором содержалось невинное на первый взгляд описание картинки из ее детства: «Спала в пыли дороженька широкая, набат на башне каменно молчал… А между тем горело очень многое, но этого никто не замечал». Напечатать это в «Юности» двумя годами раньше было еще можно, но распевать два года спустя… особенно если учесть, что детство автора пришлось на конец тридцатых…

Использованы материалы источника: По ком молчит колокол: https://iz.ru/news/338188